(Записки арестанта)
Мой путь в поисках Спасителя
Это воспоминание написано по благословению Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха Всея Грузии Илии II и посвящается моему безвременно ушедшему в мир иной младшему брату Зазе-Севериану.
Святейший благословил назвать их «Моя жизнь во Христе», но я несколько лет не мог под таким названием написать ни строчки, пока одним ранним утром в полудреме мне в голову не пришло что я всего лишь в поисках пути к Спасителю, и я очень надеюсь при земной жизни найти начало этого пути...
Если слово Крест означает страдание, тогда страдать – значит взять свой крест и следовать за Христом всю свою жизнь по пути добродетели и покаяния, это значит терпеть несправедливые обиды от наших братьев, терпеть гонения и притеснения правды ради, это значит сораспяться Христу– на той же горе, на том же кресте и за тот же идеал.
Господь ждёт от ищущих Его не часть нашего сердца, не частичную любовь к нему, не частичное выполнение заповедей, а полную самоотдачу, самопожертвование.
Что же касается значения страдания в жизни христиан, то оно безмерно велико. Никто не может спастись без труда, без слез, без страдания. Никто не может увидеть Христа, если не будет идти вслед за Ним, если не почувствует Его ран, если не будет нести Его Креста.
Вот каково значение страдания или страстей. Без него нет спасения. Как душа человеческая тесно связана с телом, так же и страдание тесно связано с жизнью человеческой.
Отделите душу от тела, и человек погибнет, отделите страдание, то есть скорби, от жизни христиан, и эти верующие будут всё больше отдаляться от Христа, от спасения. Вот каково значение страдания.
Если же кто-нибудь скажет: «Если Христос пострадал за нас однажды, то зачем и нам страдать в этой жизни?» Да, нужно страдать и нам вместе с Ним! Потому что страдание – это крест, это дар, это искупление, это место испытания, это милость, которую оказывает Бог каждой душе человеческой.
Несение этого креста – подражание Христу. Верующим во Христа нужно быть готовыми к непониманию, к поношению, к оскорблению и даже к смерти. Вот в чем тот крест, который каждый из нас должен нести вслед Христу.
Главное крест нести, а не тащить, нести с благодарностью и радостью. Тащить — слишком тяжело, тащить — малодушествовать, жалеть себя. Можно благодарить за испытания Бога или, по крайней мере, раз за разом повторять: «Достойное по делам моим приемлю». И можно без конца малодушествовать, роптать, твердить без умолку: «За что мне все это?!».
Господь принимает жертвенность от верных, и посылает испытания тем кого любит, так что любой крест, тяжелый или легкий, это испытание веры от любящего Отца.
Нужно быть готовым к крестным страстям и пить ту чашу, которую тебе уготовил Спаситель, принявший крестную смерть за тебя.
Впрочем, бывает и иной крест — болезней, невзгод, скорбей, несправедливых обид, тюремного заключения.
«Тебе придется нести мой крест»-эти слова я услышал в 1995 году в башне монастыря Самтавро в Мцхете от старца Гавриила Ургебадзе за несколько месяцев до его ухода из жизни. Тогда еще я, двадцатитрехлетний парень не понял, о чем тогда говорит старец.
Не вспомнил я об этих словах даже когда меня арестовали, ни будучи на принудительном психиатрическом лечении в рамках тюремного заключения, ни будучи подвергнут карательной психиатрии путем инъекций тех же препаратов, которые были применены и в отношении отца Гавриила, слова старца я не вспоминал о пророческих словах отца Гавриила, который видел меня до это всего три раза.
Позволю себе небольшое отступление коротким рассказом о моем знакомстве с Святейшим и Блаженнейшим Католикосом-Патриархом всея Грузии Илией II-ым.
После переезда моей семьи в Москву в октябре 1993 года я стал прихожанином Воскресенского храма в Сокольниках, где пребывает икона Божией Матери, именуемая «Иверской». На иконе висели множество пожертвований, и Крест Равноапостольной Нины в том числе.
Я с особым уважением еще раз поклонился иконе и кресту. Заметив такое мое рвение одна из служительниц храма, сказала, что в храме служит однокурсник Святейшего Католикоса-Патриарха Илии II, протоиерей Евгений Прохоров, с которым я в тот-же день познакомился.
Я, конечно, с отрытым ртом слушал рассказы отца Евгения о Католикосе-Патриархе, которого я видел всего два раза, да и то на расстоянии. Отец Евгений сказал для меня потрясающие слова о том, что на юном Ираклие чувствовалось особая благодать Духа Святого.
Примерно через месяц, в декабре 1993 года мне по семейным делам предстояла поездка в Грузию, узнав об этом отец Евгений попросил отвезти Святейшему пять баночек красной икры, и увидев мое смущение, батюшка сказал, что Католикос-Патриарх особо отличается своей простотой, и если кому относятся из здравствующих святителей слова из тропаря «стяжал еси смирением высокая», то в первую очереь Католикоса-Патриарха Илии. Скрепя сердце я взял эти баночки.
Приехав в Тбилиси, я почти неделю не решался идти в Патриаршую резиденцию, но мне предстояла поездка в Западную Грузию и я все же поехал…
Зайдя во двор резиденции я увидел монахиню, которая мне посоветовала подняться на второй этаж и обратиться к секретарю-референту Патриарха. Ожидая приема к секретарю я уселся на свободный стул у двери на лестничную площадку. Минут через двадцать с третьего этажа послышалась суматоха.
Оказалось, что из своих покоев по лестнице спускался Святейший. Все, ожидающие приема секретаря-референта встали на колени и склонили голову, за ними повторил и я.
Так как я пришел последним, то, стоял первым у лестницы, по которой и спускался Святейший Патриарх. Вдруг я, стоящий с наклоненной головой увидел перед собой полы черной рясы….
Дальше произошло то, что навсегда связало мою жизнь с Патриархом Илией и Грузинской церковью, передо мной стоял сам Святейший.
Он наклонился, приподнял меня и спросил, что столь юного отрока привело в резиденцию. Я, заплетающимся языком попытался объяснить, что привез посылку от отца Евгения Проохорова. «От Женечки?», - с яркой улыбкой переспросил Святейший.
«Мы сейчас идем на службу в Сионский собор, а потом ждем Вас, я хочу вас расспросить о Женечке и о храме в Сокольнииках. После службы я пришел в Патриархию и мне сказали подождать Святейшего во дворе, куда в скором времени и он и спустился.
«Ну как там мой дорогой отец Евгений?» - с такой же как накануне улыбкой спросил Святейший Патриарх. Я уже более осмелевший начал отвечать на вопросы. Мы с Патриархом взявшись под руки довольно долго прогуливались по саду, Святейший познакомил меня со своими псами, показал растения, которые он сам вместе с садовницей монахиней Софией высаживал в саду. Вдруг к нам подошла довольно пожилая женщина. Надо заметить, что никакой охраны я не видел у входа в Патриаршую резиденцию, ее просто не было.
«Святейший», - обратилась женщина к Патриарху, «Ольга преставилась, хоронить денег нет», - продолжила она. Задумавшись буквально пару секунд, Патриарх сказал, чтобы в рабочее время женщина обратилась в бухгалтерию Патриархии, «скажешь, Святейший благословил выдать деньги, посчитайте сколько надо на похороны и поминки».
Я, конечно, был поражен, с какой простотой Святейший Патриарх познакомился и общался со мной, но меня еще больше поразило его общение с этой женщиной. Было видно, что она знакома Святейшему, как и почившая.
За время моего более тридцатилетнего близкого общения со Святейшим Патриархом я был очевидцем множества фактов его общения с народом, отеческого общения пастыря с паствой.
Теперь вернемся к моему аресту и трехлетнему тюремному заключению.
Не минула сия чаша и меня и все как предсказал святой старец, Спаситель удостоил меня милостью и благословил более тяжелым крестом, тюрьмой…
Видимо с целью запугивания во время первого допроса меня вывесили с окна пятого этажа. За те пару минут я думал только о маме. «Пресвятая Богородице, утеши и защити мою маму»- молился я Богородице…
Лукавством было бы с моей стороны утверждение, что я с первых минут моего ареста, допросов с избиениями с благодарностью принял Крест, который на меня возложил Господь, наоборот, я возроптал…
Когда меня поставили на пол, и я понял, страдания и мучения меня ждут впереди. Не буду скрывать, несмотря на надежду божьей помощи, что Господь со мной, у меня был страх перед тюрьмой, скорее даже не страх, стереотипы.
Несмотря на страх я с молитвой вошёл в камеру, где мне был устроен ознакомительный “допрос”. Скрывать что-нибудь было нельзя (это я знал из фильмов). Рассказывая о том, «кто я по жизни» и чем занимаюсь на воле, сказал о том, что кроме всего являюсь почти пятнадцать лет церковнослужителем в грузинском храме и журналистом.
“Допрашивающий” меня заключенный был чеченцем с зеленой повязкой на лбу, принял он меня по-кавказски гостеприимно чаем с печеньем и конфетами.
Всю ночь мы провели в беседе, рассказывая друг другу о своей жизни и причине наших злоключений.
Мой рассказ на чеченца произвёл впечатление, и он по своим каналам утром послал письмо обо мне по следственному изолятору, так что когда меня перевели уже в общую камеру, всю информацию обо мне там уже знали.
В первую же ночь я позвонил Святейшему Католикосу - Патриарху всея Грузии Илие, “возрадуйся, и благодари Господа. Потому что более тяжелый крест дается только тем, кого Господь особенно любит, и ты должен его достойно нести” - были слова святейшего, которыми я себя приободрял.
И действительно улыбка не сходила с моих уст, даже в самые тяжелые моменты, некоторые считали меня из-за это душевнобольным.
Во время первого разговора со Святейшим рядом со мной сидел сокамерник-татарин, который спросил меня с кем я разговаривал.
После ответа он меня попросил включать громкую связь во время разговора с Патриархом: «у него голос божьего человека, он умиротворяет и вселяет надежду», и после этого все вокруг меня могли слушать голос моего Святейшего владыки.
В ту же ночь я получил несколько писем от заключенных грузин, в которых они высказывали и радость, и огорчение тому, что я попал в тюрьму.
Радость их была в том, что я смогу им давать духовные советы, облегчать их тяжелое положение, огорчение же было в том, что эти тяготы с ними должен был и я разделить. В своих письмах они меня называли “мамао”, или батюшка, и просили меня написать им молитвы на грузинском языке.
До самого утра я с ними вел переписку и писал молитвы, какие помнил наизусть… Позже я узнал, что за глаза мен называли “батюшкой в законе”.
Так я стал духовным советником заключенных московского следственного изолятора на Водном стадионе, причем не только для грузин, и не только для православных. Эдаким тюремным капелланом без сана.
Во время одного из телефонных разговоров со Святейшим Католикосом-Патриархом Илией я рассказал ему о том, что меня называют батюшкой, что мне по мере моих знаний приходится давать духовные советы и мирским чином крестить некрещенных. «Для них ты и есть батюшка и твое пребывание в тюрьме, это миссия кроме всего прочего» - эти слова Святейшего Патриарха придали мне не только духовные, но и физические силы.
Так я стал неким «духовником» для моих собратьев по беде, делясь с ними теми знаниями, которые я сам получил.
Конечно, меня в тюрьме духовно поддерживал не только Патриарх, но и мой тогдашний правящий архиерей, митрополит Цхум-Абхазский Даниил, с которым я не только духовно породнился во время недельного пешего перехода через горы Абхазской Сванетии. Эта встреча с владыкой при тяжелом почти десятидневном исходе из Абхазии через горы заставила меня задуматься о роли церкви в моей жизни.
Большую поддержку мне оказал мой духовник, протоирей Иосиф Зетеишвили, который давал духовное наставление не только мне, но через меня и многим заключенным следственного изолятора.
Неоценимую духовную поддержку также оказывал мой старший духовный брат митрополит Зугдидский Герасим. Мы с ним познакомились в октябре 1993 года в Московском храме Воскресения Христова, как раз у Иверской иконы Божией Матери. Владыка и тогда, в миру, отличался своей молитвенной стойкостью, а будучи в архиерейском сане приумножил это состояние, и близко зная владыку, его эмоциональность, я представляю, сколько молитвенных слез им было пролито.
За меня, по благословению Католикоса-Патриархи Илии молились во всех монастырях и храмах Грузии, молились и в московском грузинском храме, и прихожане моего первого московского храма Воскресения Христова в Сокольниках.
Кроме духовной и моральной поддержки Святейший Католикос-Патриарх Илия II делегировал в Москву несколько митрополитов для переговоров с российскими властями по вопросу моего освобождения.
Естественно, попав в необычную для меня среду я был в начале дезориентирован, и конечно подавлен, но после разговора с Патриархом все изменилось, и осознание того, что каждое мое слово и поступок будет такой своеобразной проповедью.
Если на воле я иногда позволял себе не выполнять положенные молитвенные правила или нарушал пост, в тюрьме я не мог себе этого позволить, потому что там я должен был стать примером крепости веры и духа.
Конечно, в этом мне помогла усиленная молитва, я часто молился тайно, в своей маленькой келье, занавешенной со всех сторон простынями кровати. Как оказалось я помнил наизусть много молитв как на русском, так и на грузинском.
Парни на второй день моего пребывания в тюрьме сделали мне импровизированные четки из хлебной мякины и покрасили сажей из спичечных огарков их в черный цвет, так что у меня всегда в руках было одно из главных оружий христианина, четки.
Иногда я ловил себя на том, что перебираю четки в полудреме, особенно я любил молитвы Богородице, «Царица моя Преблагая» и отрывки из Акафиста Иверской иконе Пресвятой, которую считаю своей покровительницей.
Осознавая свою духовную слабость, я понимал, от меня ждут не только слов, но и примера. Апостол Яков четко говорит в своем втором послании: «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его?»
Укрепляясь сам, я пытался укреплять других. Но пост и молитва были бы пустыми без духовного окормления и поддержки Католикоса-Патриарха Илии, мы со Святейшим созванивались насколько это было возможно делать находясь в местах лишения свободы.
Патриарх конечно больше меня понимал насколько мне важна его поддержка, даже находясь в реанимационной палате после операции в Германии, попросил организовать телефонную связь со мной.
Уже после освобождения я узнал, что после моего первого звонка с сообщением о моем аресте Святейший почти всю ночь проплакал и все три года поминал меня за Святой Чашей.
Благодаря помощи моей самоотверженной мамы, прихожан и благотворителей храма великомученика Георгия Победоносца, была оказана гуманитарная помощь медикаментами на значительную сумму, которую я распределял среди больных заключенных. Так что я вдобавок ко всему стал еще врачом и фармацевтом. Опять же благодаря стараниями моей мамы недостатка в еде не испытывали ни я, ни мои сокамерники, нам даже удавалось делиться едой с соседними камерами.
Было несколько комичных случаев, мед мне передавали в политэтиленовых пактах и я должен был разлить в пластмассовые баночки, конечно во время этого процесса я был весь в меду, сокамерники смеялись надо мной, я «оправдывал» фамилию Путкарадзе. (На грузинском ПУТКАРИ означает пчела).
Иногда на ночь меня «приглашали в гости» в другие камеры, то есть согласовывали с администрацией тюрьмы и мной.
Чаще всего «в гости» меня выводил надзиратель по имени Алан, который ко мне очень тепло относился. Благодаря Алану у меня был мобильный телефон для связи с родными и самое главное со Святейшим патриархом, без которой я бы погиб, как физически, так и духовно. К сожалению, после освобождения я потерял моего благодетеля, без которого я не смог бы поддерживать телефонную связь со Святейшим.
Мобильный телефон в камере, конечно, запрещен, часто во время обысков его конечно изымали и нужно было находить сотрудников следственного изолятора, которые за денежное вознаграждение его заносили.
Мне в камеру заносил мобильный как раз Алан. Ему телефоны передавала мама, а он наотрез отказывался за это брать деньги. «Мой брат общается с таким человеком, а я на этом буду зарабатывать какие-то двести долларов», - сказал он маме во время их первой встречи.
У нас с Аланом не было возможности поговорить о вере, и я даже не знаю верующим ли был он, но его. Поступки говорили сами за себя.
Одним вечером, примерно после 22.00 меня «без вещей» из камеры выводит дежурный по этажу. В гости тебя пригласили…подводит к дверям камеры, вставляет ключ в замок и не поворачивая предупреждает, что камера ВИЧ-евая, то есть в ней сидят зараженные иммунно-дефицитом или ВИЧевой болезнью.
«Открывай двери, люди же ждут», «ты подумай, это же опасно» - такой диалог состоялся между дежурным-осетином и мной. Невозможно передать словами, с какими лицами меня встретили.
Дальнейшая сцена заслуживает не моих недостойных воспоминаний, а хорошего киносценария…
Часа три мы провели беседу в форме диалога, задавали интересные вопросы, и не только духовного характера. Меня пригласили на ужин, я удивился целой миске творога, в больничной камере положено было оказывается пайка творога, пустили по кругу кружку с чифирем, но меня пару раз пропустили, видимо думали, что я не буду пить после них, зараженных ВИЧ-инфекцией. «Я думал, что в тюрьме, как в Грузии все гостеприимные, а вы меня огорчаете»-с насмешкой сказал я «смотрящему» по камере.
В ходе общения выяснилось, что двое в камере оказались некрещенными, русский и армянин, которых я крестил мирским чином, на что у меня было взято благословение Святейшего Католикоса-Патриарха Илии.
Из-за перенаселенности камеры я не сразу заметил группу заключенных, с некоторым смущением наблюдавших за происходящим. Это оказались таджики, которым я предложил присоединиться к нашей беседе. «Батушка, мы мусульмане, нам наверно нельзя тебя слушать», «наоборот, вы должны слушать, может быть что-то новое для себя откроете.
В пятом часу утра, один из таджиков меня спросил, могу ли я его тоже крестить как уже крестил Давида и Роберта, я сказал, что конечно могу, но для этого мне нужно с ним пообщаться. Начали мы с ним общение вопросами, знает ли он кто такой Иисус, почему он был распят, как Он воскрес. На Мухридиина произвели большое впечатление мои слова о том, что Иисус добровольно пошел на мучения, крест и смерть на нем за грехи людей, в том числе и его, Мухриддина, он заплакал, упал на колени и заплетающимся языком попросил меня крестить его.
В семь утра я в камере ВИЧ-инфецированных крестил кроме Мухриддина еще двух таджиков Али и Ахлиддина, первого с именем Михиал, и двух с именем Александр.
К восьми утра мне нужно было вернуться в свою камеру, чтобы вернуться к утренней проверке, иначе у сотрудников изолятора, водивших меня в «гости» могли возникнуть неприятности.
Наше расставание было нелегким, я читал в глазах ребят грусть из-за расставания, мне тоже было не по себе, мы осознавали то, что мы вряд ли еще встретимся, но все время нахождения в изоляторе, мы поддерживали друг с другом связь. Каждый вечер мне передавали из вичевой камеры баночку с творогом.
В сырую октябрьскую погоду я просудился, меня бросало в жар, не помогали ни лекарства, ни теплое молоко с медом, нужно было пропотеть. Но как? Всем заключенным полагалось одно тонкое одеяло, а с убранными на лето оконными рамами в сырую погоду болела половина изолятора, и достать лишнее одеяло было практически невозможно.
Сокамерники без моего ведома написали письмо с просьбой прислать хотя бы одно одеяло для заболевшего батюшки, письмо за ночь обошло большинство камер.
До утра в нашу камеру посылали одеяла, за ночь поучили больше двадцати одеял.
В СИЗО многие грузины употребляли наркотики, я конечно очень скорбел об этом, и всем говорил и писал о вредности их употребления, как и с точки зрения физического, но главное духовного состояния. На утренней проверке я не услышал фамилию моего земляка, двадцатидевятилетнего Малхаза.
Ночью мне позвонили сокамерники Малхаза и сказали что он скончался от передозировки.
За то недолгое время что я находился в тюрьме, мне пришлось много общаться с наркозависимыми, почти все хотели прекратить употребление, но психологически это сделать им было трудно.
Я знал, что такой случай Церковью приравнивается к самоубийству, но тем не менее стал читать заупокойную литию.
Под утро следующего дня мне позвонила какая-то женщина, которая оказалась матерью Малхаза, сквозь рыдания она пожаловалась, что Малхаза не хотят отпевать, родные обращались и в грузинский храм, но везде отказывают по их мнению самоубийцу.
Я пообещал несчастной матери несчастного Малхаза молиться за него, но, конечно, мы с ней понимали, этого мало…
Я закрылся в своей импровизированной келье и стал молиться о душе Малхаза и тех, кто предстал перед Господом таким-же образом, и за всех, кто страдает недугом наркозависимости.
То, что, наркозависимость это болезнь, причем болезнь психическая у меня сомнений не было.
Глубокой ночью я решил позвонить Святейшему Католикосу-Патриарху Илие и рассказать о тех несчастиях, которые переживают наши соотечественники и чему я являюсь свидетелем.
Рассказал я Патриарху и о звонке матери новопреставленного, и о ее словах, что она готова наложить на себя руки, чтобы попасть туда же, где уготовано место её сыну…
Святейший ответил, что будет молиться за покойного и его мать, но отпевать самоубийцу церковь не может.
Я чувствовал в голосе патриарха скорбь, и видимо эта скорбь придала мне смелости сказать ему, что психически больных самоубийц и Господь прощает, и церковь не лишает отпевания, «все наркозависимые психически больные»-сказал я.
Как же долго тянулись те секунды молчания Святейшего, и после слов патриарха «пусть привезут» я с облегчением вздохнул.
За ночь весь изолятор узнал о решении Святейшего и Блаженнейшего Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии Второго.
С 2008 года в Грузинской Православной церкви отпевают от передозировки наркотиков.
Через полгода нахождения в камере 317 меня неожиданно для всех переводят в другую, этажом выше, прощание было очень трогательным, «батюшка, если в чем-нибудь будешь нуждаться или будут какие-то проблемы, дай знать»-говорили наперебой мои почти бывшие сокамерники, но ставшие мне родными парни…
Непонятно откуда, но у меня набралось много книг и личных вещей, и я поднявшись с двумя тяжелыми сумками на четвертый этаж попросил охранника дать мне немного времени для отдыха, так как долгое нахождение в камере заметно убавило мои силы. Охранник оставил меня передохнуть, сам же пошел к крайней на этаже камере, открыл дверь и сказал, помогите занести сумки, к вам Мамука заселяется.
Из камеры выбежало несколько парней, занесли мои сумки и чуть-ли не внесли меня в камеру.
По общению с заключенными я понял, что старшего, или «смотрящего» в камере не было, так как камера была сборная, то есть заключенных перевели в нее из нескольких камер, старый состав был расформирован по другим.
Мне казалось, что мы можем обойтись и без смотрящего, но старый, опытный зэк сказал, что смотрящий в камере необходим. Он же и заявил, что все единогласно хотят смотрящим меня. Я конечно отказывался, но в конце концов поддался уговорам.
«Жить будем тогда по тем правилам, по которым я жил в тюрьме с первого дня, все друг перед другом равны, у всех в камере одинаковые права и обязанности, ни у кого нет привилегий и в первую очередь у меня, при перенаселении камеры все спят по очереди, все едят из «общего котла» в не зависимости от того, была ему передача или нет»-такие почти монастырские правила в отдельной камере следственного изолятора «Водник».
В глубине души, я конечно радовался, теперь я мог хоть как-то помешать наркообороту в тюрьме, моя камера была единственной, через которую все письма и посылки передавались из левого крыла в правое, и мы спускали в раковину все наркотические вещества, так мы спасали жизни наших собратьев. Если предыдущая камера находилась в правом крыле СИЗО, новая была уже в правом и тут у меня появился новый круг общения. Ко мне и раньше обращались за различными духовного и семейного характера, но теперь за советами обращались все чаще и чаще.
На некоторые вопросы я набирался смелости и по своим скудным духовным знаниям отвечал, на многие вопросы мне помогал отвечать мой духовник отец Иосиф.
В новой камере у меня не было возможности устроить себе «келью», так что мне приходилось чаще внутренне молиться Иисусовой молитве по четкам.
Четки из хлеба были довольно крепкие, но больше двух недель не выдерживали и крошились, так что мне их с запасом мастерили мои новые братья. Как я уже говорил выше, недостатка в еде у нас не было, но её нужно было готовить так, чтобы хватило на всех, иногда число заключенных доходило до 30-40 человек, эту миссию я взял на себя. Слухи о том, что в 308 камере смотрящим выбрали меня, «батюшку в законе» пошли не только по изолятору Водник, но и почти по всем московским изоляторам, так что когда меня вывозили в автозаках на суды, стоило мне себя назвать по имени, как все хотели со мной пообщаться, иногда мы сидя читали молебен Анастасии Узорешительнице.
Приближалась Пасха 2009 года, за пару дней в камеру передали много куличей и крашенных яиц, так что у нас была возможность передавать в другие камеры пасхальные гостинцы. Воскресение Христово в 2009 году выпало на 19 апреля, мы ближе к полуночи накрыли пасхальный стол. Это была первая Пасха за все годы жизни в Москвы вне храма, с 1994 года я прислуживал алтарником в московском грузинском храме святого Георгия Победоносца, и в эту Пасхальную ночь я стоял перед телевизором, показывали прямую трансляцию. У меня за спиной стояли мои братья, поэтому было ощущение присутствия на богослужении в храме.
После окончания транляции сели за стол, и я попросил сделать мне чай, после нескольких глотков которого я почувствовал невероятную слабость и смог съесть маленький кусочек кулича и яичко. Не помню, как оказался в кровати и все что происходило дальше стерто из моей памяти.
По словам сокамерников у меня две ночи подряд были попытки суицида. Парни все скрыли от администрации изолятора, потому что меня могли перевести психиатрическое отделение Бутырской тюрьмы, откуда мало кто выходил в нормальном психическом состоянии.
На третий день мне стало еще хуже, я не мог вставать, и ночью стал задыхаться. После полуночи стали требовать тюремного врача, он пришел около двух, сделал инъекцию от которой по словам сокамерников мне стало еще хуже.
На четвертый день после обеда голос мне стал приказывать вылить на голову крутой кипяток, «так может быть ты умрешь от болевого шока». Вероятнее всего первые две попытки суицида тоже были под влиянием отравления психотического наркотика фенициклидин, и скорее всего меня им травили несколько раз, все это выяснилось во время судебно-психиатрической экспертизы.
Я, конечно догадываюсь кому и зачем меня нужно было доводить до самоубийства, да еще и день Христова Воскресения и Светлую седмицу, но предпочитаю об этом молчать.
После того как я вылил на голову крутой кипяток, я конечно, потерял сознание, в чувство меня привел какой-то тепловой удар, открыв глаза я увидел стоящего у меня в изогольвье Католикоса-Патриарха Илию, лицо его было озарено светом.
Я не могу вспомнить какие слова мне говорил явившийся мне во плоти Патриарх, но это были слова и упрека, и слова ободрения. Я снова впал в прострацию и снова очнувшись начал вспоминать «визит» Патриарха ко мне, я решил что это была очередная галлюцинация, которые я видел довольно часто после отравления…
По прошествии стольких лет я так и не понял, чей это был стальной голос, приказывавший мне покончить жизнь самоубийством и вылить на голову чайник с крутым кипятком…В тот же день вечером меня все же перевели в психиатрическое отделение Бутырского изолятора, пребывание в котором невозможно вспоминать без содрогания.
Ежедневно мне делали инъекции тяжелейшим антипсихотиком галоперидол, что меня практически делало невменяемым, я не узнавал маму, меня практически не вывозили в суд, но самое ужасное, я не мог концентрировать ум на молитву Так что мое почти полугодовое пребывание в знаменитой Бутырской тюрьме стерто из памяти.
Только шрам-вмятина на голове как память осталась об этой самой ужасной из московских тюрем, стены которой помнят горе, стон и боль сотен тысяч заключенных на протяжении нескольких веков.
В Бутырке, я конечно не мог ни молиться, ни помогать духовно другим, единственное что я как во сне помню, как меня через «кормушку» причащали Святым Дарам иеромонахи в клобуках, сдвинутых почти на глаза.
Даже под воздействием одного из самых тяжелых антипсихотиков я жаждал Причащения и после их прнятия полушепотом говорил: Господь сегодня навещал меня…
Через полгода меня перевели в научно-исследовательский институт судебно-психиатрической экспертизы имени Сербского, со мной почти месяц работали психиатры и психологи. Во время последней беседы с директором института профессором Кекелидзе я рассказал, что у меня была галлюцинация, во время которой я видел и Патриарха всея Грузии. Профессор очень заинтересовался и три раза переспросил, видел или слышал я Патриарха. После моего ответа, что я и видел и слышал он молчал несколько минут, в аудитории сидело около ста абитуриентов, и даже они взволнованно зашептались в ожидании ответа профессора, который дрожащим голосом сказал мне: “молодой человек, это была не галлюцинация и вам лучше спросить самого Патриарх что это было”.
Конечно, меня этот вопрос очень волновал, но я не осмеливался спросить об этом Святейшего Патриарха, которой меня любит, причем любит совсем незаслуженно.
После освобождения я два раза проходил реабилитацию, так как был физически очень слабым, при росте 175 сантиметров весил всего 47 килограмм, падал на улице. Мне очень хотелось видеть моего Патриарха, Патриарха, который вымолил и слезами выплакал мою жизнь, но мое здоровье не позволяло мне поездку в Грузию.
Но долгожданная встреча состоялась почти через год после моего освобождения, Патриарх прибыл в Москву с официальным визитом. Подъехав к гостинице, в которой остановился Святейший я поднялся на его этаж, в гостиной большого номера было очень много народа, я почти всех знал, но никто меня не узнал из-за худобы, да и в свои тридцать восемь лет я был похож на шестидесятилетнего старика. Через секретаря я сообщил о своем визите и минут через минуту я входил в комнату Святейшего.
Даже сейчас вспоминая эти секунды у меня дрожать пальцы и участилось сердцебиение, тогда же сердце готово было выскочить из груди.
Когда я вошел в комнату, Святейший встал чтобы встретить меня и сделал три земных поклона перед ним и не вставая лежал лицом ниц. Патриарх нагнулся, поднял и обнял меня. Мы сели друг на против друга и беседовали всего минут тридцать, Патриарх призывал меня при первой возможности вернуться домой.
В Тбилиси после долгого перерыва я прилетел 14 мая 2012 года, и спустившись с трапа, упал на колени и начал целовать землю, что не очень удивило пассажиров.
В свою очередную поездку в Грузию в середине декабря 2014 года в четыре часа утра я прилетел в Тбилиси, приехал в Патриархию, оставил свой багаж в келье и стал ждать встречи с Патриархом.
Я не мог уснуть, каждый час, каждая минута мне казались вечностью. И вот наконец в девять я поднялся в трапезную и через несколько минут услышал шаги Патриарха. Благословив, он пригласил меня позавтракать с ним, после чего стал расспрашивать меня о тюрьме. Патриарх при каждой беседе расспрашивал меня, но каждый раз задавал новые вопросы, многие с детской наивностью: «а эти люди, которые вас подвергали таким мучениям вообще христиане, они в церковь ходят?»
Во время беседы Патриарх, задав вопрос закрывал глаза и опускал голову. Создавалось впечатление что он уснул, но на самом деле Святейший внимательно вслушивался в каждое слово.
Вдруг неожиданно Патриарх поднял голову и сказал мне: «Вы оказались очень сильным человеком, неожиданно для нас сильным», и зная на самом деле кто я без поддержки моего Архипастыря я встал на колени перед ним, сильно сжал его десницу, и со слезами сказал Святейшему, что без него и его поддержки я такой слабый юноша, которого он фактически подобрал на улице и полюбил как сына.
Не удержавшись, я задал Патриарху вопрос, который меня мучал с 2009 года, был ли он у меня в тюрьме в самый страшное для моей жизни момент.
От волнительного момента Святейший не смог сдержать слез и вытирал их ладонью лево руки. «Я не мог вас оставить в такое время», был ответ Патриарха.
Не помню, как вышел из трапезной, как очутился в своей келии, не помню несколько следующих дней. Вернула в реальность меня келейница Святейшего, постучавшая ко мне в дверь: «Святейший тебя ждет на обед»…
Поднявшись в трапезную я увидел улыбающегося мне Патриарха, мы молча пообедали, и вдруг Святейший строго сказал мне: вы должны написать свои воспоминания о тюрьме, о тех страстях, которые вы перенесли и о том, что помогло вам выжить и победить тюрьму.
Я благодарен Господу за Крест, благодарен за силы нести Крест немногим более тяжелый чем у других, я благодарен за то, что Он сподобил меня узнать, что тяжкий крест, возложенный на меня тяжкими обстоятельствами, — оказался Крестом очищения моих грехов, моей радостью и спасением.
Многие, вероятно углядели в моих тюремных записках элемент прелести и самохвальства, но это отнюдь не верно.
Осознавая, что из грешных «первый есмь аз», я понял, что Господь, дав крест, и нести его помогает, главное не потерять молитвенную с ним связь.
Совсем не обязательно быть церковносужителем или чадом, или приближённым Патриарха, чтобы найти Бога и мои воспоминания это не инструкция выживания в местах лишения свободы, скорее это желание поделиться моими эмоциями, моими внутренними духовными переживаниями. Конечно, многое стерто из памяти, но самое главное осталось, молитва, пост и не в последнюю очередь братская сплоченность и поддержка друг другу помогли мне и всем, кто был рядом со мной спастись не только физически, но и духовно.
Только к концу тюремного заключения я начал осознавать, тюрьма была для меня наградой и конечно она стала несколькими шагами вперед на пути в поисках Спасителя.
Но самое главное, я понял-бренная, земная жизнь, это лишь небольшая часть нашей будущей жизни, приготовление к ней. Земная жизнь наша была бы бесцельной, если бы она оканчивалась смертью, поэтому мысль о скоротечности человеческой природы должна быть неразлучна с последователями Христа.
Вера наша укрепит в надежде, дабы мы срадостью претерпевали все беды опасности, приключающиеся с нами, дабы даже смерть не напугала нас, но должны уподобиться тому, кто обладает сверхтелесной надеждой, имея мужественное сердце и веру в Бога.
